Время черной луны - Страница 34

Предательстве? Монгол возмущенно хмыкнул. Какое предательство?! Он всего лишь защищался. Да и ее, дуреху, между прочим, защищал. Мало ли что она еще может натворить в этом своем сумеречном состоянии…

– После того как узнала о вашем предательстве, – Горейко намеренно сделал акцент на последнем слове и подленько так ухмыльнулся, – что могло ей помешать с вами расправиться?

Да, по большому счету, ничего, полоснула бы ножичком по шее – и все дела. А она не полоснула. Отомстила, конечно, документик важный с собой забрала, но уж больно несерьезная получилась месть, какая-то чисто женская. Ты подлец-негодяй меня обманул, так вот и я тебе пакость сделаю! Его бывшая наверняка точно так же поступила бы. Но с ней совсем другая история, почти романтическая. А тут криминал с псевдомистической подложкой… Нелогично, прав следователь Горейко.

– Не знаю, – Монгол пожал плечами. – Наверное, времени не хватило.

– На то, чтобы убить беспомощного человека, много времени не нужно.

– Товарищ следователь, вы что, пытаетесь ее оправдать? – Дверная ручка заскользила в неожиданно взмокшей ладони.

– Не оправдать. – Горейко помотал головой. Редкие волосенки выбились из идеально уложенной прически, тонкими прядками прилипнув к сократовскому лбу. – Основная задача следователя – понять, какими мотивами руководствуется подозреваемый.

– Ну и как, вам ясны ее мотивы? – Вопрос Монгол задал вполне искренне. Вдруг товарищ следователь лучше него разбирается в человеческих душах.

– Совершенно не ясны, – так же искренне ответил Горейко и смахнул со лба жидкие прядки.

На этой почти лирической ноте им бы раскланяться, но не вышло. Только Монгол открыл рот, чтобы испросить дозволения покинуть оплот законности и правопорядка, как дверь распахнулась, весьма ощутимо врезав ему по плечу.

– Адам Семенович, куда ставить? – На пороге возник тщедушный паренек в джинсах и тенниске. Он с обожанием смотрел на Горейко – вот чудо-то, этого хлыща усатого еще кто-то может обожать! – и не обращал никакого внимания на пришедшего в тихое бешенство от подобной бесцеремонности Монгола.

– Принес? – Горейко чему-то несказанно обрадовался, смел со стола все бумаги и сказал торопливо: – Сюда ставь, Егор. Да смотри поаккуратнее мне с вещдоком!

Следователь вел себя настолько нетипично, а глазищи его горели таким фанатичным блеском, что Монгол невольно заинтересовался тем самым вещдоком, способным вызвать в этом сухаре настоящую бурю эмоций.

Поначалу вещдок на него впечатления не произвел. Обычный деревянный чурбан, не очень длинный, не очень широкий, с потрескавшейся бурой корой, криво спиленный. Но потом… Потом мальчишка отошел в сторону, и Монгол застыл от изумления…

На светло-желтой, почти белой древесине были отчетливо видны следы ладоней. Отчетливо, потому что следы оказались не нарисованы, не вырезаны, а выжжены.

Две маленькие черные ладошки с прекрасно различимыми линиями судьбы, ума, жизни приковали к себе взгляд не только Монгола, но и следователя Горейко, который даже со стула привстал, чтобы лучше все рассмотреть.

– Что это? – почему-то шепотом спросил Монгол, кивая на обожженную деревяшку.

– Ничего особенного, – следователь ехидно усмехнулся. – Всего лишь вещественное доказательство. Тот самый чурбан, который наша с вами общая знакомая использовала в качестве барабана и о котором в своих показаниях писали трое обкуренных подростков.

– А что за следы? – Любопытство взяло свое. Ему бы уйти, пока отпускают, а он тут стоит дурак дураком, вопросы задает.

– Следы? – Горейко пожал плечами. – Так кто ж его знает?! По мне, так это отпечатки женских рук.

– Какой же температуры должны быть руки, чтобы оставить такие отпечатки? – Монгол растерянно провел ладонью по бритой голове.

– Думаю, невысокой. Градусов сто пятьдесят, не больше. Дерево – это же не камень.

Да, дерево – не камень. Кто ж спорит? Чтобы расплавить камень, нужна тысяча градусов, дереву достаточно ста пятидесяти. Вот только вопрос – а что стало с теми ладошками, которые оставили эти отпечатки?..

– Идите, господин Сиротин, не смею вас больше задерживать, – Горейко нетерпеливо махнул рукой и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: – Вот, значит, какой у нее был барабан…

* * *

Домой Лия пришла под утро – уже почти традиция, – разделась прямо на пороге. Одежда упала на коврик бесформенным грязно-серым тряпьем, от взметнувшегося вверх сизого облачка снова защипало глаза, запершило в носу и горле. Ничего, все ужасное позади, сейчас главное, чтобы была горячая вода. Холодной этот жуткий запах не смыть. Его, наверное, и горячей не сразу смоешь…

Ей повезло с водой: труба недовольно порычала, а потом из крана упала первая, еще не горячая, но уже теплая капля. Прямо на обожженную ладонь, ту, которой Лия коснулась молнии. Рана оказалась совсем нестрашной. Точнее, она, наверное, была страшной, но… зажила. Кожа тонкая, нежная и чешется.

На Лие всегда все заживало как на собаке. Синяки, царапины, ссадины проходили за пару дней, даже перелом сросся в два раза быстрее положенного. Сначала она думала, что так и должно быть, а потом, когда подросла, осознала, что в каком-то смысле эта ее способность к регенерации – медицинский феномен. Ну, феномен и феномен. Главное, что полезный. А оказалось, что не просто полезный, а жизненно необходимый. Вот и голова больше не болит и не кружится, а под пальцами нет никакой раны, только небольшой шрам на затылке. Зажило.

Зажить – ожить… Мысль, звонкая, как колокольчик, вспугнула спасительное отупение, накрывшее Лию еще там, на пустыре.